Семен Аралов - Долг и отвага [рассказы о дипкурьерах]
И восхищенно добавил:
— Не знаешь даже, что лучше: у Гете или вот это, лермонтовское.
— Володя, а где ты остановишься в Москве? — спросил Теодор.
— Пока не знаю.
— Значит, жить тебе негде в Москве. Вот что, остановишься у меня.
— Спасибо, только надо мне в Пермь, там родители, давно их не видел. Не знаю даже, живы ли старики.
Стемнело. Дипкурьеры условились: до трех ночи дежурит Нетте, с трех — Зимин.
— Я тоже буду дежурить, — сказал Владимир. — Разделим ночь на четыре части.
— Нет, ты уж отсыпайся, — не принял его предложения Теодор. — Дипкурьеры не могут никому передоверять вахты. Даже такому надежному и бывалому парню, как ты. Вот если станешь дипкурьером, тогда пожалуйста.
Все рассмеялись.
В Петрограде все пересели на московский поезд. В столице, распрощавшись, разошлись каждый по своим делам.
Владимир завертелся в водовороте срочных дел, а освободившись, тут же уехал в Пермь. Пробыл там совсем недолго и снова приехал в Москву: нужно было устраиваться на работу. Поселился Урасов у старого знакомого, пермяка. Вскоре встретил Теодора. Нетте только что возвратился из Берлина. Сказал:
— Присматривать за нами стали нахальней.
В тот вечер они долго беседовали. В конце концов Теодор убежденно сказал:
— У тебя призвание к дипкурьерской работе. А это очень важно. Мой совет — иди в дипкурьеры.
Владимир и сам давно уже подумывал об этом. Через месяц Урасов уже держал в руках сумку дипкурьера. Он первый раз вез за границу дипломатическую почту.
Снова — дорога.
Снова — тревога.
Дорога на Анкару
Грузный, пузатый французский пароход был старым гостем батумских причалов. Давно уже бороздил он Черное море, посещая советские порты. Сейчас принял в свои трюмы марганцевую руду для Франции. По пути остановится в турецком Самсуне. Урасову как раз и нужно было в Самсун. Поэтому он оказался в числе нескольких пассажиров «француза». Это было в августе двадцать первого года.
Густой бас пароходного гудка сотряс воздух, махина тяжело отвалила от пристани.
Владимир стоял на палубе и смотрел в безбрежную черноморскую синеву. Диппакет лежит в кармане пиджака — вот и вся почта на этот раз. Ехать налегке удобней, чем с большими пачками или мешками. Но Владимир знал: чем меньше диппочта, тем она важнее.
«Каким будет этот рейс? — думал он, щурясь от яркого солнечного золота, растекавшегося по волнам. — Загадывать трудно. Особенно сейчас…»
Турция вела войну против Антанты за независимость, военные корабли часто останавливали пароходы. Советский Союз поддерживал Кемаля, возглавившего борьбу за независимость, и встреча с интервентами опасна.
Изредка на горизонте показывались дымки. Если они приближались, Владимир шел к помощнику капитана выяснять, кто идет. Помощник — добродушный марселец — говорил на ломаном русском языке:
— Пиф-паф нет. Грузчик.
Это означало, что идет не военный корабль, а грузовой.
Или говорил:
— Пиф-паф нет. Дамы и господа.
Это — про пассажирский. Так и добрались благополучно до Самсуна.
Владимир сошел с парохода, протиснулся сквозь шумную толпу торговцев, предлагавших табак и опиум, виноград и плетеные сандалии, домашнее вино и курительные трубки. Теперь — в советское консульство. «Кто повезет меня в Анкару? Опять Хасан или кто другой?»
Вспомнилось, как он познакомился с Хасаном.
Когда Владимир минувшей зимой впервые оказался в Самсуне, у него было три больших мешка диппочты. Без грузчиков не обойтись. Несколько человек предложили ему свои услуги.
— Мне хватит и одного, — сказал Урасов и показал палец, ибо знал, что турки не поймут его слов.
— Меня берешь! — услышал он в ответ по-русски. Это был Хасан. Он понес мешки к своей арбе.
Хасан предложил Владимиру сесть в арбу, но тот отказался: пойдем вместе. «Надо расспросить, что он за человек». За пять минут он уже все знал о Хасане: казанский татарин, во время мировой войны попал в плен и застрял здесь, женился на турчанке. Промышляет извозом.
— А ты кто? — спросил в свою очередь Хасан.
— Купец. Видишь, у меня три мешка товара.
Возле консульства отпустил Хасана.
Урасову обрадовались: ведь он привез новости с родины! После обмена впечатлениями спросил, как с дорогой на Анкару, кто его повезет? Сведения были неутешительные: снега много, дороги заметены, автомобили застревают в сугробах. Единственная возможность — арба. И назвали Хасана.
— Так я ведь его уже знаю, он доставил меня от порта!
Пошел к возчику.
— Свезешь, Хасан?
Он долго думал, чесал затылок. Согласился, но заломил такую сумму, что Владимир ахнул.
Рядились, спорили. Хасан был неумолим. «Половину плати сейчас».
Пришлось согласиться. Положили в арбу сена для лошадей, поверх — мешки с диппочтой. Заскрипел снег под колесами арбы. Глаза слепили то яркое солнце, то снежные вихри. Медленно, очень медленно ползла арба. С трудом миновали одну деревню, вторую, третью. В каждой — ночевка. Где на низком топчане, где на сене, а то и просто на холодном глиняном полу.
В середине пути Хасан потребовал прибавки:
— Если не дашь — моя едет обратно.
Получай прибавку, татарин! Аллах воздаст тебе за скупость.
Снова деревня. За нею — сильные заносы. Три дня мело, никто не расчищал. Застряли.
Надо было что-то предпринимать. Узнали, что в соседнем селении живет староста — вали. В его власти собрать людей на расчистку дороги.
С огромным трудом, утопая в сугробах, добрели до его дома.
Вали оказался дома. Узнав, что перед ним советский дипкурьер (не торопясь, вновь и вновь удивленно рассматривал паспорт Урасова), он приосанился, поставил угощение. По всему было видно, что вали польщен необычным визитом. Даже позвал соседей — смотрите, какой гость у меня!
Вали заверил дипкурьера, что завтра дорога будет расчищена. И слово свое сдержал.
Арба снова заскрипела. Но еще до этого произошло следующее событие: как только Урасов возвратился от вали, Хасан выложил все деньги — и аванс, и надбавку:
— Денег три раза меньше возьму.
— С чего это вдруг?
То, что рассказал Хасан, прямо-таки растрогало Владимира. Оказывается, Хасан принял своего пассажира за контрабандиста. Везти контрабандный товар опасно. Поэтому и заломил небывалую цену. А в последней деревне, заметив у «контрабандиста» пистолет, еще больше забоялся и потребовал дополнительной платы.
Ну а теперь — другое дело! Он сам видел у старосты паспорт дипкурьера. Хасан переменился, стал приветливей, разговорчивей. Забросал вопросами о Советской России, о новой власти, новых порядках. И еще спросил:
— Ленин — татарин?
— Ленин русский. Почему ты решил, что он татарин?
— Казань жил. Татарин должен быть. Я жил Казань, я татарин.
Владимир долго рассказывал Хасану о Ленине. А когда упомянул, что виделся с вождем революции, беседовал с ним, Хасан восторженно зацокал языком.
Не врешь? Аллах ругать будет!
Вот такой была та зимняя дорога в Анкару. На нее ушло четырнадцать дней. Ну а как будет теперь? Прежде всего нужен Хасан. Здесь ли он?
Как назло, дома Хасана не оказалось. Жена его ничего не могла объяснить: не знала ни слова по-русски. Делать нечего, пришлось ждать.
Только к вечеру появился хозяин.
— Мерхаба, Володка! Здравствуй! — радушно приветствовал Хасан Урасова. — Длинно ждал?
— Давно. Где ты пропадал?
— Сперва скажи: как там моя Казань?
— Стоит на том же месте.
— Сердитый ты. Кушал? Пил?
— Тороплюсь я. Понимаешь?
Хасан рассказал, что ездил за пять верст в деревню на похороны своего друга-турка. Он работал шофером на грузовике, возил боеприпасы. Но во время последнего рейса на колонну напали вооруженные бандиты, которых подослали англичане. Трех шоферов убили. «Сложно сейчас на турецких дорогах… — обеспокоенно подумал Урасов. — Надо быть вдвойне осторожным».
Наскоро поужинали кислым молоком и лепешками. Потом Хасан пошел к знакомому шоферу, у которого был грузовик. Возвратился вместе с хозяином машины. «Мемед согласен».
…Совсем рано, когда серый, сонный рассвет лежал над Самсуном, выехали. Мемед был обладателем столь ветхого «рено», что неизвестно, как в нем вообще «душа держалась». Заполучил он машину чуть ли не на свалке и выходил, как больного. Машина заскрежетала, тронулась, поднимая пыль — еще прохладную, успевшую остыть за ночь. По-русски Мемед не понимал, а дипкурьер не знал турецкого языка. Поэтому молчали. Впрочем, Мемед время от времени однообразно-печально что-то напевал. У Владимира были записаны на бумажке только три турецких слова: «Стоп», «Поехали» и «Ночевать».
Миновав несколько деревень, к вечеру остановились на ночлег: Мемед категорически отказывался ехать ночью, о чем сказал еще в Самсуне. Шофер быстро договорился с крестьянином о ночлеге: были бы деньги. Мемед показывал на пальцах, сколько нужно платить. Хозяин отвел им комнату, то есть половину своего глиняного дома.
